Я в Лиссабоне. Не одна[сборник] - Александр Кудрявцев

— Не так быстро, миленький.

— Что?

— Я говорю, не так быстро.

Губы — грот. Влажный огромный грот, зал вокзала, касание, ожидание. «Помнишь, ты играла в „замри“, когда было хорошо, когда было очень-очень?» Вот почему заряжаются пистолеты, и вот почему пистолеты не спят, почему они всегда начеку. Утро, вечер, Нью-Йорк, Дели, парк, озеро или Москва. Пистолеты останавливают слова, но это им только так кажется, потому что их дело — другое. А что будет потом, уже не знают они.

4

Я родилась, была, взрослела, я ждала, искала, обманывалась, я делала это, я стала учиться, я ждала, мне казалось, это проходило, я разочаровывалась, это начиналось снова, я уже не верила, я думала, я хотела, чтобы ничего, кроме. Я пошла работать, там было мерзко, я разглядывала мужчин, меня разглядывали мужчины, то, что я пробовала раньше, в школе, а потом в институте, стало забываться, я ждала, я ждала не этого, я не знаю, как это называется, я знаю, как это называется, я уже не верила, я устала ждать, я хотела немногого, хотя нет, это ложь, я. я, наверное. я хотела слишком многого.

«Встань и наклонись, а теперь расслабься, не бойся, не бойся. Чего ты, говорю, не бойся, да не дрожи ты, это же не больно. Прогнись в спине, расслабься, расслабься, вот так, и ноги слегка, да, слегка согни в коленях, вот так, да, и назад, да, назад, нет, не так, выше».

Леопарды и антилопы, слоны, густая трава, папоротники, лианы, в буйных зарослях дрока кричит павиан, его крик пугает газель, и она мчится, быстро мчится через кусты. Ветки хлещут ее по лицу, по ее человеческому лицу, она отворачивает голову: у нее нет рук, чтобы защитить лицо свое, у нее нет крыльев, чтобы поднять в воздух тело свое, она может только повернуть голову, она мчится через кусты, спотыкается и падает.

— Алло, моя машина у северного входа, номер эль-эн-один-один-семь-ка.

— Ка?

— Да, ка.

— Меня зовут Анна. Вы слышите? Меня зовут Анна. Я такая… высокая, в оранжевом пальто.

— А я Ник, слышите, Ник. Я в красной куртке, коренастый такой, с капюшоном. Номер эль-эн-один-один-семь-ка.

5

«Привет! Я живу недалеко от молокодойной фермы. Знаешь, как устроена машина Джерри? Это такой как бы морской велосипед. Мертвое тело прикрепляется ремнями к сиденью, ноги ставятся на педали и пристегиваются пряжками. Педальная ось соединена через муфту с бензиновым моторчиком. Я заливаю бензин в бак (я во-обще-то работаю на бензоколонке) и дергаю за кикстар-тер (это такой мотоциклетный рычаг). Мотор заводится, и педали начинают вращаться. Ноги поднимаются и опускаются туда-сюда. Если спустить тело с велосипедом на воду, то оно поплывет (ну, или поедет — называйте как хотите). У нас озеро довольно широкое, другого берега не видно. Так что велосипед поедет (ну, или поплывет), пока не скроется из виду, то есть как бы за горизонт. А молочная дойка обычно в десять где-то. В это время уже темнеет. Отправив велосипед, можно еще успеть попить парного молока.

В тот раз, это было в четверг, мы с младшим братом нашли женщину с пулевым отверстием в голове. Она валялась у дороги. Очевидно, ее кто-то выбросил. Потому что она была уже не нужна. Ну, или просто из автомобиля. Она валялась в пыли, и мы с братом, слегка почистив тело, перенесли его в багажник. Голое, статное, надо сказать, тело, но с дыркой в голове. Пончик, так зовут моего младшего брата, даже засунул в дырку палец. Ближе к ночи мы, наконец, решили отправить ее покататься на машине Джерри. Тут, однако, произошла одна странная штука — я не знаю даже, как и сказать… Дело в том, что мой младший брат Пончик, он в то же время как бы и. Я сейчас объясню. Наш папа умер от рака и, умирая, написал завещание, в котором был такой пункт.»

6

Труп поздней осени — холодной, пыльной, бесснежной, непогребенной, а уже конец декабря, да, а снега все нет и нет, нет белого савана. Пыльные улицы, ветер, бесснежный мороз, в ветках застрял черный пакет — некрасивый, неряшливый, как разодранный грач, не успевший улететь, грач, который оказался поддельным, грач, который обманул, что он грач, который оказался пыльным и грязным пакетом, в каком выносят еду из маркета — колбасу, плавленый сыр, порошок «Нескафе» и прочее, прочее, наполненное эмульгаторами, замедлителями гниения, отвращения, депрессии и отчаяния, священного желания поскорее покончить с собой, с этим бессмысленным миром, с надувшим на все сто декабрем. Серые тучи, ранняя темнота и пыльные бесснежные улицы…

Ник (о, какое плоское, бессмысленное, ненужное имя, оказавшееся к тому же поддельным, ибо скорее всего он, конечно же, не Ник, а какой-нибудь Евгений Павлович, Алексей или Иван, а может быть, Джидду или Агра, о, его жажда всемирности — быть всем или ничем одновременно), Ник застыл. Окоченевшие члены — руки, ноги, отмерзающая болезненная голова, глаза, как бессмысленное зеркало, отражающее сизые выхлопы автомашин, выхлопы, пытающиеся догнать эти выпускающие их автомашины, и — исчезающие, тающие. Дыхание людей без шапок, пар — призраки снега и тепла, молекул углекислого газа, когда-то бывшего кислородом, как и бензин. Значит, Ник, да, значит, Ник, он ждет на декабрьском ветру — холодном, пыльном, бесснежном. Обманувшая зима, обманувшая осень, страшно не хочется говорить «обманувшая жизнь», он по-прежнему хочет сказать своей жизни «да», даже если жизнь и говорит ему «нет», ведь это его право, даже если. все равно «да». мысль о смерти слегка согревает — и он улыбается.

7

Анна вылетает в восемь, а приземляется в десять. В самолете она читает книгу про какую-то дурацкую безбрачную машину. Она еще не знает, что ее ждет. Жизнь, как нарезка колбасы в вакуумном целлофановом пакете. Но откуда эти мысли, что все не может быть так бессмысленно? Стюард в самолетном фюзеляже улыбается. У него набриолиненные черные волосы, стеклянный взгляд, ему легко, он смотрит телевизор каждый день, он летает по небу, как бог, у него романтическая профессия. стюард может упасть вместе с самолетом — и разбиться. Анна заглядывает в иллюминатор, видит крыло и слегка успокаивается. Она почему-то думает о том, что если кому-то сейчас расскажет, кто она, то сразу умрет от разрыва сердца. Рядом с ней пожилой господин в золотых очках. У нее тянет низ живота, она выходит в туалет, мочится, нажимает на блестящую кнопку, вот он — знаменитый бессмысленный и беспощадный гидравлический звук, ее кровь уходит в устройство, выбрасывается в жадный поток частиц, налетающих со скоростью девятьсот километров в час, развеивающих и рассеивающих. Стюард улыбается (кухня здесь же, на выходе), стюард предлагает ей лимонад.

Но ведь она же не Анна.

8

Ник начинает рассказывать, медленно гладит ее живот. Они снова встретились через два дня после того, как она прилетела (когда уже стало можно), в тот раз он только довез ее до гостиницы. В тот раз они только всматривались друг в друга и ничего не говорили. Во второй раз они могли бы и не встречаться.

Он говорит медленно, он подбирает слова осторожно, он боится ошибиться. Вот здесь-то и выясняется, как он боится умереть, вот здесь-то и становится ясно, как много значат слова. Анна — а как ее зовут на самом деле? — может протянуть руку в любой момент и взять. пистолет.

9

«…Так вы слушаете меня? Ну, да, да, довольно странный это был пункт. Мы с Пончиком долго его обсуждали. С одной стороны, не исполнить — невозможно, потому как это предсмертная воля нашего дорогого папы. А с другой — ну никак невозможно! Не на голове же! Не с рогами же! Как быть, и где найти тридцатидюймовый дизель для запуска? Ведь отец непременно хотел быть погребенным именно там, он считал, что лучше кладбища для него не найти, стать просто как бог, в крайнем случае — как какой-нибудь астероид, но разделить, разделить с ними судьбу. Принцип дополнительности, ну, или как там… называйте как хотите. Но возможно ли это исполнить? Нам с моим братом Пончиком?! Мы долго думали. А отец в это время уже лежал в морге недалеко от молокодойной фермы, том самом нашем поселковом морге, где кучерявый гундос делал операции живым. В морг свозили еще живых, но одной ногой уже стоящих в могиле, чтобы они, живые, видели глазами своими тех, кто умер уже, и чтобы им, живым, было нестрашно умирать. Что ты типа уже видишь как бы себя самого мертвым — и тебе наплевать, ну помер ты — и помер. Подумаешь, ерунда какая — солнце, вода там или крем, да, крем. Так вот мы думали-думали и придумали. Мы смастерили с Пончиком лососиный скафандр из кожуры (это рыба такая — лосось). И решили бросить на пальцах — кто должен надеть его. Отец лежал на каменной плите — голый, как в бане, словно в ожидании мойщика с жаром, там, брызгами, пузырями, паром. только плита была ледяная, и отец ждал. Должно было выпасть четное.»

10

Им можно пить воду из-под крана, они работают на бензоколонке. Там, где должен быть признак могущественности, его больше нет, зато есть изящная впадина, в которую удобно вставлять, но, увы, опять же, вставлять ненастоящее, хоть и выращенное, хоть даже и живое. Опять, опять все та же неправда, как бензин, керосин, ведь необходимо, чтобы машина двигалась.